Из роддома счастливые родители принесли меня в собственный дом, строительство которого закончилось только год назад. В принципе все дома, которые были в нашем переулке, строились в одно время. И кроме меня (горластого младенца) в нашем переулке было ещё пять пацанов разного возраста. Мне довелось оказаться самым младшим из всех. Разница по возрасту с самым взрослым из них была пять лет, с остальными – 2-3 года. Сейчас такая разница кажется незначительной, но в детстве это была дистанция большого размера. Годика в три меня отвели в детский сад. Это было настолько горестное событие, что я и сейчас в свои 55 лет очень хорошо помню этот момент. Когда я понял, что мама собирается уйти, оставив меня на попечение чужим и незнакомым мне тёткам, я устроил такой рёв с хватанием мамы за колени, что она, бедная, разрыдалась вместе со мной. В конце концов, одна воспитательница держала меня, а две других тащили маму к дверям, злобно шипя: «Мамаша, не травмируйте ребёнка своим рёвом! Идите на работу! Поплачет, поплачет и успокоится». Увидав, что самого дорогого мне человека волокут к двери две «злобные ведьмы», я изловчившись впился изо всех сил зубами в руку своего «сатрапа». «Сатрап» завизжал как поросёнок, которого ведут на заклание, и выпустил меня. Слёзы мигом высохли, эти тётки, державшие мою маму, были страшны, но страх придавал мне силы. Как дикий хорёк я метнулся на них, кусая не только ноги, но и другие части их тел, до которых мог дотянуться. К визгу первой жертвы добавился дуэт двух других. Я, как мелкий злобный крысёнок, загнал трёх здоровенных бабищ в угол, из которого они взывали к маме о спасении. Тогда я впервые испытал это ощущение целеустремлённой агрессии. Страх порождал агрессивный порыв к его преодолению через уничтожение причины страха. Чем сильнее был страх, тем ожесточённее была у меня агрессия к породившей его причине.
Очень скоро с этой моей особенностью смогли ознакомиться и мои друзья по переулку. Меня трудно было сподвигнуть на драку просто так и с теми, кто был значительно старше меня. Но если меня доставали методично и целеустремлённо, результат был один: я бросался на обидчика, и тогда для меня переставали существовать любые другие раздражители. Я, как головка самонаведения ракеты, видел только свою цель, к которой шёл целенаправленно, инстинктивно уклоняясь от ударов, только с одним намерением: если не уничтожить, то нанести максимальный урон. Причём эта целеустремлённая агрессия порождалась страхом возможного поражения и, как следствие, большей боли, чем я мог нанести. Очень скоро мои старшие уличные «друзья» нашли применение этой моей особенности: «Олежа, да ты сильный и смелый! Ты любому дашь люлей!» Это было приятно и льстило моему маленькому «мужскому» самолюбию.
И вот в майке, шортах и сандалиях я гордо иду по улице. Сзади меня, не поддавая виду что они со мной, идут мои старшие «кореша». Увидав впереди парнишку не с нашего двора, я подбегаю к нему и с ходу бью туда, куда могу дотянуться. Реакция у «жертв», как правило, одинаковая: «Пацан, ты что, ошалел?!» Затем следовал удар или пинок мне в ответ! СТРАХ! Красный цвет в глазах! И я с яростью бросаюсь на своего визави. Между нами завязывается потасовка, и тут самое время подключиться моей группе поддержки.
– Ты чё маленьких обижаешь?!
– Да он первый начал!
– Ну ни хрена! Ты такой здоровый, а он, шкет, первый начал? Кого лечишь?
И вот тут «мою жертву» начинали лупить всерьёз. Обычно жертва убегала, размазывая сопли вперемешку со слезами и кровью по лицу, клятвенно обещая привести своего брата, папу, маму, или кого-либо ещё из родственников для разборки с нами. А я получал свою толику похвал от малолетних друзей-гопников, чему был весьма рад. К чести последних нужно сказать, что у жертв никогда ничего не отнималось: это была драка ради драки. Так продолжалось достаточно долго. Мама не переставала сетовать на мои порванные майки, разбитые коленки и ссадины, тщетно выпытывая, откуда такое частое разнообразие травм и порченой одежды.
В один «прекрасный» день (следуя проторенным маршрутом) меня науськали на очередную «жертву»: сухощавый пацанчик (всего на голову выше меня) катил по обочине колесо. Подбежав к нему, в прыжке ударил его в ухо. Присев от неожиданности и боли на корточки, он обхватил голову руками. Казалось, всё будет, как обычно: сейчас он пустит слёзы и заскулит, прося пощады. И вдруг в глазах у меня ослепительными звёздами при свете яркого солнца расцвёл салют. Вслед за ударом в глаз, последовал удар в подбородок, отчего мои пятки оторвались от земли, а тело, пролетев незначительную дистанцию, плюхнулось на пыльную дорогу. Как больно! Ярость ослепила меня: рванув вперёд я вновь наткнулся на маленький, но твёрдый как сталь кулак теперь уже другим глазом. Салют вновь ослепил меня. Когда его всполохи потухли, разглядел, что я остался один на один со своей несостоявшейся жертвой… Мои великовозрастные «защитники» исчезли, как миражи. Я заревел в голос так, как можно рыдать только в детстве: громко, отчаянно и обречённо. Боль была не главной причиной: меня впервые в жизни предали те, кого я считал своими товарищами. Сжав кулаки и ревя во всю мощь, я упрямо попёр на пацана. «Может, хватит? – Он смотрел на меня сочувственно-понимающе, явно не собираясь продолжать драку. Рёв сам собой затих. – Пойдём, проведу до дома». Я доверчиво протянул ему руку. Так мы и шли, взявшись за руки. Не помню, что я тогда чувствовал, но какая-то глубинная, серьёзная работа произошла в душе ребёнка. Я ещё не знал, как выразить эти мысли и чувства словами. Я их просто не знал. Именно тогда понятия предательства и благородства сформировались у меня в душе.
На этом мои «гопницкие» походы закончились, а подельники старались мне на глаза не попадаться. Подозреваю, им всё же было стыдно передо мной за своё позорное бегство. В детстве обиды быстро забываются: мы продолжали играть вместе, ходить друг к другу в гости, но… друзьями так никогда и не стали.
